Чалидзе 6

Автоматизм оценки и язык воли

Автоматизм оценки удовлетворяется, как правило, сравнительно легко, хотя и не всегда с гарантирующим безопасность результатом, при встрече с изолированной волей. На практике приходится иметь дело с волевыми ситуациями. Для их оценки нужна не только способность оценить отдельные воли, но и знание связей (соглашений о волевом обмене) между индивидуумами, знание волевого состояния каждого индивидуума (характера в данный момент) и способность моделировать изменение волевой ситуации в будущем. Для диагностики иерархического положения «я» в ситуации требуется также знание собственного характера в данный момент, знание доминирующих параметров иерархии, предпочитаемых соседями по ситуации, и знание уже установленных иерархических отношений в ситуации. Важность указанных знаний зависит от типа волевой ситуации и от целей индивидуума в этой ситуации.

Языком воли в оценках являются иерархические и характерологические признаки и собственно язык. В качестве иерархических используются признаки, характеризующие объемы накопленных суррогатов, признаки покровительства общепризнанных сильных воль и другие, в зависимости от вида иерархии. К характерологическим признакам относятся стандарты поведения (манеры, интонация и громкость речи, тип реакций на воздействия), тип строения тела и пр. Важны физиогномические признаки: проявлению различных автоматизмов соответствуют определенные мимические движения, например, сокращение орбитальной мышцы глаза при сосредоточенном мышлении или «свирепое» выражение лица при готовности к агрессии. Это может обсуловливать большую или меньшую развитость соответствующих мышц и позволяет иногда диагностировать некоторые черты характера, наблюдая лицо. Мимика часто непосредственно отражает волевое состояние человека.+ В практической физиогномике, которую развивали скорее актеры и гримеры, чем психологи, более или менее точно проведено сопоставление мимических движений и характера в данный момент; с меньшим успехом это сделано в отношении характера.

+ На многих примерах можно проследить значимость мимических и тому подобных проявлений у животных. Из практики известно, например, что невоспитанная лошадь отводит уши назад, если хочет укусить кого-либо (неясно, знают ли об этом лошади и используют ли они это знание для предсказания иерархических укусов).

Существенным элементом языка воли является характер взгляда. Этот вопрос, кажется, совсем мало изучен. Взгляд на другого человека несет в себе волевую информацию: это может быть вызов — сообщение о возбуждении автоматизма соперничества, внимание — свидетельство о процедуре оценки, стремление возбудить автоматизм доброты и свидетельство покорности и т. д. Реакция человека на взгляд столь сильна, что распространено даже мнение, будто взгляд направляет некие психические флюиды. Обмен взглядами воспринимается часто как прямое волевое взаимодействие (это бывает и у животных). По-видимому, наш мозг сведущ в диагностике взгляда, но это происходит помимо сознания. Я думаю, это пример знания, накопленного мозгом, но еще не перенятого сознанием.

Роль собственно языка в передаче информации о воле и волевом состоянии не так уж велика, за исключением случаев общения с «хорошо владеющим собой» человеком — тогда именно язык является передатчиком информации о волевом состоянии, но это довольно редкие среди людей случаи чисто цивилизованного общения. Обычно же язык используется больше для передачи информационного суррогата и для подтверждения выводов, сделанных посредством иных средств языка воли, однако такие факторы, как громкость речи, интонации и т.п.— существенная часть языка воли.

Важно помнить, что характер собственно языка у данного человека несет в себе иерархические признаки. Такова грамотность и сложность речи, наличие жаргонных слов (слов, употребляемых лишь в определенном слое иерархии) и даже «особый» язык у отдельных иерархий (например, «уголовный» жаргон). О роли ругательств в волевом обмене, а следовательно и в диагностике, я пишу ниже.

Оценочный анализ волевой ситуации нужен для оптимального выбора путей проявления воли, для достижения поставленной цели. В случае противоречия воль широко применяются обманные приемы, т.е. действия человека, приводящие к ошибкам заинтересованного наблюдателя в оценке воли данного человека и ситуации в целом. Так же можно охарактеризовать намеренную адаптацию автоматизма оценки у наблюдателя и умолчание — эти действия не являются обманными в прямом смысле, но иногда воспринимаются как таковые.

Обманные приемы многообразны: поведенческая мимикрия в животном мире, подделка документов, ложь, использование символов языка воли, не соответствующих истинному волевому состоянию человека и т.п. Обманные приемы используются весьма широко при взаимодействии людей и применение некоторых из них ограничено этическими и правовыми нормами. Таково, например, порицание лжи, по крайней мере, в некоторых слоях иерархий. В целом же ложь довольно распространена в обществе. Ложь, как и прочие обманные действия,— слишком удобный путь проявления воли, обеспечивающий экономию и позволяющий решать в свою пользу противоречия с более сильной волей. Люди понимают, что ложь может приносить вред (не только обществу, но и самому лгущему в смысле иерархических потерь), и критерий допустимости лжи для тех, кто сам ложь не одобряет, обычно выбирается так, чтобы вред от лжи был меньше вреда от честности.

Замечу, что ложь, по-видимому, приобретала все большее значение по мере того, как прямые волепроявления в жизни людей уступали место экономным проявлениям с поиском обходных путей проявления воли. Существенно, что в примитивных сообществах наших предков, когда не было столь сильных запретов на применение силы для разрешения конфликтов, сильный мог позволить себе роскошь не лгать слабым — это было нецелесообразно, так как он мог в отношении слабых проявить силу, не заботясь о выборе путей проявления воли. Это стало социобиологической презумпцией; и теперь в оценках волевых ситуаций часто действует презумпция честности иерархически сильного. Помимо нецелесообразности лжи сильного мог действовать и другой фактор: техника лжи, как обходного пути достижения цели, естественно получала развитие среди слабых, а сильные просто не тренировались в том, чтобы достаточно хорошо врать. Интересно и то, что с победой слабых, о которой речь ниже, презумпция честности сильной воли была перенесена на иерархически успешных вообще, хотя они не являются сильными. Впрочем, развитие демократии и активность прессы в изобличении высокопоставленных лгунов сводят на нет действие этой презумпции как поведенческого фактора. Тем не менее в сообществах, неразвившихся до полииерархической структуры, этот фактор может быть достаточно силен — сужу об этом по наблюдениям ситуации в России 60-х годов.

Впрочем, даже в сообществах, где высшим слоям не верят слепо, следы действия этой презумпции сохраняются. Следствием этого является выбор честности как иерархического признака: некоторые люди избирают честность как норму личной этики, и в высших иерархических слоях разоблаченная ложь часто считается более позорной, чем в низших. Однако социология лжи мало изучена и нельзя по этому признаку судить, что частота лжи уменьшается с поднятием в иерархии.